Неточные совпадения
Он спал на голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́ камень;
вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские
солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Самгин
встал и быстро пошел вслед за
солдатом, а тот, должно быть, подумав, что барин догоняет его, — остановился, ожидая.
Самгин
встал, вышел из барака, пошел по тропе вдоль рельс, отойдя версты полторы от станции, сел на шпалы и вот сидел, глядя на табор
солдат, рассеянный по равнине. Затем
встал не легкий для Клима Ивановича вопрос: кто более герой — поручик Петров или Антон Тагильский?
— «Значит — не желаешь стрелять?» — «Никак нет!» — «Значит — становись на то же место!» Н-ну, пошел Олеша,
встал рядом с расстрелянным, перекрестился. Тут — дело минутное: взвод — пли! Вот те и Христос! Христос
солдату не защита, нет!
Солдат — человек беззаконный…
Самгин
встал, подошел к окну — по улице шли, вразброд,
солдаты; передний что-то кричал, размахивая ружьем. Самгин вслушался — и понял...
— Отвечая, не следует
вставать предо мною: ты — не
солдат, я — не офицер.
— Ваша фамилия? — спросил его жандармский офицер и, отступив от кровати на шаг,
встал рядом с человеком в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой
солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
Сколько я ни просил жандарма, он печку все-таки закрыл. Мне становилось не по себе, в голове кружилось, я хотел
встать и постучать
солдату; действительно
встал, но этим и оканчивается все, что я помню…
Утром, перед тем как
встать в угол к образам, он долго умывался, потом, аккуратно одетый, тщательно причесывал рыжие волосы, оправлял бородку и, осмотрев себя в зеркало, одернув рубаху, заправив черную косынку за жилет, осторожно, точно крадучись, шел к образам. Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, опустив голову, вытянув руки вдоль тела, как
солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил...
— А вот что такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить и подходя по временам к водке и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что я поступил
солдатом в полк, она
встала и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, — я узнаю в нем сына моего!»
Мать, не мигая, смотрела. Серая волна
солдат колыхнулась и, растянувшись во всю ширину улицы, ровно, холодно двинулась, неся впереди себя редкий гребень серебристо сверкавших зубьев стали. Она, широко шагая,
встала ближе к сыну, видела, как Андрей тоже шагнул вперед Павла и загородил его своим длинным телом.
— Товарищи! — раздался голос Павла. —
Солдаты такие же люди, как мы. Они не будут бить нас. За что бить? За то, что мы несем правду, нужную всем? Ведь эта правда и для них нужна. Пока они не понимают этого, но уже близко время, когда и они
встанут рядом с нами, когда они пойдут не под знаменем грабежей и убийств, а под нашим знаменем свободы. И для того, чтобы они поняли нашу правду скорее, мы должны идти вперед. Вперед, товарищи! Всегда — вперед!
— Подбирай ноги! — закричали друг другу
солдаты, только-что он
встал, и ноги, поджимаясь, дали ему дорогу.
Носи портянки, ешь грубую солдатскую пищу, спи на нарах,
вставай в шесть утра, мой полы и окна в казармах, учи
солдат и учись от
солдат, пройди весь стаж от рядового до дядьки, до взводного, до ефрейтора, до унтер-офицера, до артельщика, до каптенармуса, до помощника фельдфебеля, попотей, потрудись, белоручка, подравняйся с мужиком, а через год иди в военное училище, пройди двухгодичный курс и иди в тот же полк обер-офицером.
Но курить
солдатам не пришлось. Только что Авдеев
встал и хотел налаживать опять трубку, как из-за шелеста ветра послышались шаги по дороге. Панов взял ружье и толкнул ногой Никитина. Никитин
встал на ноги и поднял шинель. Поднялся и третий — Бондаренко.
— Рядом! — орал
солдат, очерчивая рукою широкий круг. — Пускай она его догонит на кругах загробных, вместе
встанет с ним пред господом! Он ему задаст, красному бесу!..
В палатке разлился аромат розы. Я забыл стихи, забыл незабвенную фигуру Аги, а
встал передо мной давешний фельдфебель и за ним целый батальон
солдат, старательно мажущий сапоги розовым маслом.
— Всяко бывало… А вот в этом городишке, — указывает на Казанлык, — после боя наш батальон ночевал. Когда мы
встали на другой день, так
солдаты натащили кувшины с розовым маслом и давай сапоги мазать…
Сказал и, боком выбравшись из толпы, туго поджав бритые губы,
встал под сосною в тень, пропуская мимо себя, как
солдат на параде, толпу горожан и рабочих.
Человек в белой рубахе сбросил верёвки с колен на землю и
встал, сказав негромко в сторону
солдата...
Однако всему бывает конец. Однажды, проснувшись утром на бивуаке около деревни, где была назначена дневка, я увидел голубое небо, белые мазанки и виноградники, ярко залитые утренним солнцем, услышал повеселевшие живые голоса. Все уже
встали, обсушились и отдыхали от тяжелого полуторанедельного похода под дождем без палаток. Во время дневки привезли и их.
Солдаты тотчас же принялись натягивать их и, устроив все как следует, забив колышки и натянув полотнища, почти все улеглись под тень.
— Пошли прочь! — крикнул сердито Никита Федорыч, расталкивая мужиков и баб, теснившихся вокруг телег. — Чего стали?.. Пошли, говорю. Ну, ты,
вставай да набей-ка им колодки, мошенникам. А вы смотрите, братцы, — продолжал он, обращаясь ласково к старикам, сотским и
солдатам, — не зевайте, держите ухо востро!
Пилит он мне сердце тупыми словами своими, усы у него дрожат и в глазах зелёный огонёк играет.
Встаёт предо мною солдатство, страшно и противно душе — какой я
солдат? Уже одно то, что в казарме надо жить всегда с людьми, — не для меня. А пьянство, матерщина, зуботычины? В этой службе всё против человека, знал я. Придавили меня речи Титова.
Прошло полчаса. Ребенок закричал, Акулина
встала и покормила его. Она уж не плакала, но, облокотив свое еще красивое худое лицо, уставилась глазами на догоравшую свечу и думала о том, зачем она вышла замуж, зачем столько
солдат нужно, и о том еще, как бы ей отплатить столяровой жене.
— Эх ты… паяц из балагана! А еще
солдат был… — не преминул укорить его Кувалда, выхватив из его рук коленкоровую папку с синей актовой бумагой. Затем, развернув перед собой бумаги и всё более возбуждая любопытство Вавилова, ротмистр стал читать, рассматривать и при этом многозначительно мычал. Вот, наконец, он решительно
встал и пошел к двери, оставив бумаги на стойке и кинув Вавилову...
Пхнул один
солдат штыком меня в ногу, оцарапал только, да я споткнулся, упал… Он на меня. Сверху еще Макаров навалился… Слышу: бежит по мне кровь… Мы-то с Макаровым
встали, а солдатик остался…
Досекин рассказал мне всё, что известно о нём: служил он в Москве, и когда разгорелось там восстание, видимо, оно ударило
солдата. Весной после переворота явился он в деревню и тогда был совсем не в себе: трезвый прячется ото всех, ходит согнув шею и уставя глаза в землю, а напьётся —
встанет середь улицы на коленки и, земно кланяясь во все стороны, просит у людей прощения, за что — не говорит. Тогда мужики ещё не сократились, злоба против
солдат жива была, и они издевались над пьяным.
Старуха Лаптева, крестясь, нагнулась, подняла шапку Гнедого и, заботливо отряхнув с неё пыль,
встала сзади
солдата. Сгруживается вокруг него народ — все весёлые, подмигивают друг другу, ворчат, довольные скандалом, науськивают Гнедого.
Едва Авилов закрывал веки, перед ним тотчас же назойливо
вставала скучная картина похода: серые комковатые поля, желтая пыль, согнутые под ранцами фигуры
солдат.
Мы
встали и пошли доталкиваться к колодцу, или, вернее, фонтану. Из железной трубки, вставленной в стенку в рост человека, сложенную из дикого камня, чистая прозрачная струя текла в каменное корыто.
Солдаты теснились, доставая воду, и обливали друг друга, перенося полные воды манерки через головы соседей. Мы напились и набрали воды в свои бутылки.
Чуть
встало солнце, нас подняли.
Солдаты, кряхтя и зевая,
вставали. Было холодно; большинство, продрогнув, тряслось как в лихорадке. Роты собрались у фонтана, и оба наши батальона (2, и 3) двинулись к горе.
Хозяин с гостем маленько соснули.
Встали, умылись, со сна бражки напились, и позвал староста
солдата на беседу возле кабака. Пошли.
Французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что-то товарищу. Долохов
встал и кликнул
солдата с лошадьми.
Завидев этих грозных, хотя не воюющих воинов, мужики залегли в межу и, пропустив жандармов,
встали, отряхнулись и пошли в обход к господским конюшням, чтобы поразведать чего-нибудь от знакомых конюхов, но кончили тем, что только повздыхали за углом на скотном дворе и повернули домой, но тут были поражены новым сюрпризом: по огородам, вокруг села, словно журавли над болотом, стояли шагах в двадцати друг от друга пехотные
солдаты с ружьями, а посреди деревни, пред запасным магазином, шел гул: здесь расположился баталион, и прозябшие солдатики поталкивали друг друга, желая согреться.
Больные два
солдата и матрос проснулись и уже играют в карты. Матрос полулежит на койке,
солдаты сидят возле на полу и в самых неудобных позах. У одного
солдата правая рука в повязке и на кисти наворочена целая шапка, так что карты держит он в правой подмышке или в локтевом сгибе, а ходит левой рукой. Сильно качает. Нельзя ни
встать, ни чаю напиться, ни лекарства принять.
Я расспрашивал о нем: он взят в последнем страшном бою, резне, где погибло несколько десятков тысяч людей, и он не сопротивлялся, когда его брали: он был почему-то безоружен, и, когда не заметивший этого
солдат ударил его шашкой, он не
встал с места и не поднял руки, чтоб защищаться.
— Да… Все время еле ходила. А сейчас напоили, она вот упала и не может
встать. Зад отнялся… Все — следствие 25 февраля, — прибавил капитан, понизив голос, чтобы не слышали
солдаты. — Масса лошадей надорвалась за отступление, дохнут теперь, как мухи.
Солнце
встало и светило сквозь мутную дымку. Было тепло. Обоз за обозом снимался с места и вливался на дорогу в общий поток обозов. Опять ехавшие по дороге не пускали новых, опять повсюду свистели кнуты и слышались ругательства. Офицеры кричали на
солдат,
солдаты совсем так же кричали на офицеров.
Тяжелое беспокойство овладело им. Он лег, потом
встал и поглядел в окно, не едет ли верховой? Но верхового не было. Он опять лег, через полчаса
встал и, не выдержав беспокойства, вышел на улицу и зашагал к церкви. На площади, около ограды, было темно и пустынно… Какие-то три
солдата стояли рядом у самого спуска и молчали. Увидев Рябовича, они встрепенулись и отдали честь. Он откозырял им в ответ и стал спускаться вниз по знакомой тропинке.
Передо мною сидел на табуретке пожилой
солдат с простреленною мякотью бедра.
Солдат был в серой, неуклюжей шинели, лицо заросло лохматою бородою. Когда я обращался к нему с вопросом, он почтительно вытягивался и пытался
встать.
Да и на самом деле гвардейские офицеры должны были позабыть свой прежний изнеженный образ жизни, приучить себя
вставать рано, быть до света в мундирах, перестать кутаться в шубы и муфты, разъезжать, по примеру вельмож, в каретах с егерями и гайдуками, но наравне с
солдатами должны были быть ежедневно в строю, ходить в одних мундирах пешком или ездить на извозчиках и на своих лошадях в одиночку, и несмотря на зимнюю стужу и сильные морозы, учиться ружейным приемам и упражняться в них в присутствии самого государя.
—
Встань,
встань, какой же ты
солдат, коли ревешь, как баба.
Солдаты упали на колени и стали усердно молиться. Молился на коленях и батальонный командир. Наконец, он
встал.
Встали и
солдаты.
А адъютант полковой столбом
встал и все взад оборачивается,
солдатам знак подает...
— Полноте, геройские подвиги не мои, а того же
солдата… Любит он меня за то, что я забочусь о нем, люблю как брата родного, как сына, рано
встаю, пою петухом и не изгибаюсь ни перед неприятельскими пулями, ни перед дураками.
Встал солдат из-за стола, — будто на сонной картинке пирожок лизнул. В плевательную миску сплюнул. «Покорнейше благодарим». Поманил Илью глазом. Стоит, гад, чурбан чурбаном, с барыниной шеи муху сдувает. Сам небось потом все потроха-крылышки один стрескает. Пошел горький помещик с пустой ложкой на кухню. Котлы кипят, поросенок на сковородке скворчит, к бал-параду румянится.
Груня (испуганная,
встает). Вы сказали,
солдат? Что такое?.. Уж не в самом деле?
При этих словах
солдаты подняли его и отнесли в сани, где он и оставался все время, пока объявляли приговоры другим. Всем им было объявлено помилование без возведения на эшафот. Когда народ увидал, что ненавистных немцев не казнили, «то
встало волнение, которое должны были усмирять
солдаты».
Он
встал и хотел итти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий
солдат не поддержал его.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое-где по небу; красное, подобное пожару зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный, красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер
встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные
солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.